Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] - Николай Лейкин

— Что ж, это хорошо. Можно выбрать побольше и уж наесться до отвалу. А то в здешних ресторанах подают порции меньше воробьиного носа. И индейку зажарить можно?

— Целого борова зажарят.

— Вот и отлично. Ну а театр, театр? Только что-нибудь позабавнее.

— В американском цирке были? Джигитовку и сражение диких индейцев видели?

— Где же видеть, батенька, коли мы всего три дня в Париже.

— Так вот и поедемте туда. Это за городом… Так в цирк?

— Индейку есть в закусочную и индейцев глядеть в цирк. Хорошо.

Выпив бутылку красного вина, земляки опять отправились в Луврский магазин.

Глафира Семеновна по-прежнему все еще возилась за ширмами с продавщицей.

— Глаша! Ты здесь?

— Здесь, здесь… Вообрази, все еще фасона настоящим манером не могу себе выбрать, — отвечала Глафира Семеновна из-за ширмы.

Ротисьер

Выбирая в Луврском магазине для себя наряды, Глафира Семеновна провозилась целый день. Был четвертый час, когда она, окончив примерку, решила, что ей взять.

Выбраны были роскошный корсет, сорти де-баль, два платья и шляпка. На отличавшуюся некоторою дородностью Глафиру Семеновну готовые платья не были вполне впору, продавщицы решили их переделать и через день прислать к Глафире Семеновне в гостиницу вместе со всем купленным ею в магазине товаром. Николай Иванович расплатился и тотчас же заговорил об обеде.

— Едем поскорей обедать. Есть страсть как хочется. Хоть раз в Париже пообедать по-настоящему, по-русски, а то все в семь да в семь часов. Какой это обед! Это ужин, а не обед. Вот, Глафира Семеновна, земляк рекомендует какую-то съестную лавку специалиста по части жарких, где можно сытно и всласть пообедать, — сказал он жене.

— В съестную лавку! Да ты в уме? — воскликнула Глафира Семеновна.

— Не бойтесь, сударыня, названия. Оно тут ни при чем, — подхватил земляк. — Вы увидите, как это хорошо. Вся сырая провизия налицо. Вы выберете, что вам понравится, и вам изжарят или сварят. Ведь в Петербурге вам, я думаю, когда-нибудь приходилось закусывать с мужем в Милютиных лавках, где вам все закуски прямо от куска режут. Так и тут. Едемте же. Туда мы можем доехать в омнибусе.

Выйдя из магазина, супруги и земляк тотчас же сели в омнибус, идущий в Порт-Сен-Дени, и через четверть часа, приехав на место, входили в съестную лавку ротисьера.

Съестная лавка состояла из большого зала с множеством маленьких мраморных столиков. В глубине зала помещались два громадных очага, напоминающие камины, и на этих очагах на механических вертелах жарилось мясо, пулярки и дичь. Проливающийся на уголья жир делал воздух чадным. Около самых очагов чад стоял как бы туманом, и в этом тумане виднелись белые куртки и белые колпаки поваров. Что-то шипело, что-то вспыхивало, визжала вентиляция, гремела посуда. По другой стене стояла горкой выставка провизии. Тут лежали сырые ощипанные индейки, пулярки, гуси, поражающие своей белизной, украшенные кружевом, вырезанным из писчей бумаги. Лежало мясо в кружевных папильотках, ноги телятины и баранины, убранные тоже бумажными украшениями и цветами из репы, моркови, редьки и свеклы.

Когда супруги вошли в съестную лавку, за мраморными столиками, невзирая на раннее для обеда в Париже время, сидело уже человек тридцать публики, пило и ело. Им прислуживали женщины, одетые в коричневые платья, белые чепцы и передники.

— Вот та самая закусочная, о которой я вам говорил, — сказал супругам земляк.

Глафира Семеновна сморщила носик и отвечала:

— Да тут от чада расчихаешься.

— А вот подите — едоки считают этот чадный запах за особенный шик.

— Да оно даже приятно, когда есть хочешь, — проговорил Николай Иванович. — Вот теперь так засосало под ложечкой, что я готов один целого гуся съесть.

— И съедим. Сюда только, извините за выражение, обжоры и ходят, — подхватил земляк.

Они подошли к выставке провизии и стали смотреть на лежащее на мраморной доске мясо и разложенных на капустных листьях птиц. Глаза Николая Ивановича устремились на гигантского тулузского гуся.

— Эх, гусь-то какой! Крокодил, а не гусь. Не велеть ли нам изжарить гуська?

— Да ведь уж решили индейку, — отвечал земляк. — Вон индейка лежит, напоминающая гиппопотама.

— Глаза-то уж очень разбегаются. И на индейку разыгрался аппетит, и насчет гуся пришла фантазия, — облизывался Николай Иванович, глотая слюнки. — Глафира Семеновна, а давай-ка мы и гуся, и индейку закажем.

— Послушай, Николай Иваныч, да разве это можно втроем съесть!

— Не знаю, как ты, а я во время моего житья за границей так оголодал, что готов целого борова съесть! Помилуйте, порции подавали с медный пятак! Да, наконец, если мы и не съедим всего, — эка важность!

— Здесь вы можете съесть пол-индейки, полгуся, а остальное вам завернут в бумагу, — и вы возьмете домой, — заметил земляк.

— Вот и отлично. Что не доедим, то нам, Глаша, на ужин! — воскликнул Николай Иванович и, обратясь к стоявшему около них красивому повару-усачу, сказал: — Ле гусь и сет индейка пур ну, и чтобы тре бьян было.

Земляк тотчас же подхватил и объяснил повару по-французски.

— Pour trois personnes seulement, monsieur? — спросил повар, удивленно выпучивая глаза.

— Так что ж, что пур труа? Что не доедим, — с собой возьмем, — отвечал Николай Иванович. — Да немного, брат, я думаю, и с собой-то брать придется. Постой, постой… — остановил он повара, взявшего уже с мраморной доски гуся и индейку и собиравшегося удалиться к очагу. — Анкор ля вьянд… мяса надо, нельзя без мяса…

— Полно, Николай Иваныч, ну куда нам столько! — вскинула на него глаза Глафира Семеновна.

— Матушка, я оголодал в Париже. Как вы думаете, земляк, не заказать ли нам еще телячьей грудинки, что ли?

— Грудинка, гусь, индейка — да этого и не вынесешь.

— Не знаю, как вы, а я вынесу. Уж очень я рад, что до настоящей еды-то добрался.

— Довольно, довольно. Вот теперь нужно только спросить, какой у них суп есть.

— Нет ли щец кислых?

— Нет, нет. Этого вы здесь, в Париже, ни за какие деньги не достанете. Quelle soupe est-ce que vous avez aujourd’hui? — спросил земляк повара и, получив ответ, сказал: — Только бульон и суп-пюре из зеленого гороха. Вы как хотите, а мне при индейке и гусе, кроме бульона, ничего не выдержать.

— Суп-пюре… пюре, мосье… Он — бульон, а же — пюре, — закивал повару Николай Иванович и прибавил: — Все-таки посытнее. Ну так вот: ле индейка, ле гусь и суп-пюре и бульон. Ах да… Стой, стой! Салат анкор. Боку салат.

Предвкушая блаженство сытного обеда, Николай Иванович улыбнулся и радостно потирал руки.

— Винца-то красненького нам подадут, земляк? — спросил он.

— Сколько угодно. А вместо водки мы коньяку выпьем, — ответил земляк.

Впервые — досыта!

Когда супруги и земляк уселись за стол, к ним подбежала миловидная женщина в коричневом платье, белом переднике и белом чепце и загремела тарелками, расставляя их на стол.

— А скатерть, а скатерть на стол? — заговорил Николай Иванович.

— Здесь скатертей не полагается, — отвечал за женщину земляк. — Чистый белый мраморный стол, вот и все. Простота и опрятность. Посмотрите также на сервировку. Ведь эдакой тарелкой можно гвозди в стену заколачивать, до того она толста.

— Коньяк, мадам, коньяк… Апорте… — торопил прислугу Николай Иванович.

— Cognac? A présent? — удивленно спросила та. — Mais vous n’avez pas encore mangé.

— Да, да… Это по-русски… — пояснил ей на французском языке земляк. — В России всегда пьют крепкое вино перед едой, а не после еды. Это для аппетита. Принесите нам, пожалуйста, флакончик коньяку и порцию сыру.

Коньяк подан. Мужчины начали пить. Прислуга с удивлением наблюдала за ними издали, пожимала плечами и переглядывалась с другой прислугой, указывая на мужчин глазами. Подали суп. Мужчины выпили коньяку и перед супом. Видя это, прислуга чуть не расхохоталась и поспешно отвернулась, еле удерживая смех. Это не уклонилось от взора Николая Ивановича.

— Чего это их коробит? — спросил он земляка.

— Не принято здесь пить коньяк перед едой. Его пьют только после еды, и вот этим прислужающим барынькам и кажется это дико.

— Дуры, совсем дуры!

Но вот появилась и индейка с гусем, только что снятые с вертела, шипящие в своем собственном жире, распространяющие запах, разжигающий аппетит. Их несли две женщины на двух блюдах. Сзади них шествовал повар с ножами за поясом и с салатником, переполненным салатом. Женщины и повар никак не могли сдержать улыбки. Повар даже не утерпел и проговорил:

— Voyons, messieurs… Il faut avoir grand appétit pour manger tout ça[30].

Он вынул из-за пояса нож, спросил, не нужно ли разнять птиц, и, получив утвердительный ответ, разрезал их самым артистическим образом. Николай Иванович накинулся на гуся, Глафира Семеновна и земляк навалились на индейку.